Бизнесмен Юрий Осипенко: «Судьба притормозила меня, чтобы я сохранился»

Если бы существовала книга рекордов осужденных бизнесменов, новочеркасский предприниматель Юрий Осипенко был бы там в числе первых. Он провел за решеткой 2 999 дней — 8 лет и 3 месяца. Ожидал предъявления обвинения судом почти 7 лет, находился в СИЗО 7,5 года, меру наказания ему продлевали 28 раз, а осудили на 9 лет. 21 августа он вышел из тюрьмы по новому закону, который приравнивает день, проведенный в СИЗО, к полутора дням в колонии. Он рассказал ПРОВЭДу о том, как было «на той стороне» и что будет он делать «на этой».

 

 

Многие люди, сталкиваясь с серьезными трудностями, спрашивают: «За что мне это?», хотя правильнее задавать вопрос «зачем?». Как думаете, для чего вам были даны эти 9-летние испытания?

— С философской и даже немного мистической точки зрения, скорее всего, я слишком быстро двигался. Не обращал внимания на ошибки, а пытался компенсировать все возрастающей скоростью. И поскольку я был очень упрям, судьба притормозила меня таким образом, чтобы я сохранился. Переосмыслил и двигался дальше, но несколько более конструктивно.

Я в «застенках» видел известных людей, которые до этого размашисто и дерзко жили. А там, стоя в углу, потому что негде было спрятаться, могли плакать по 4-5 часов. Неважно, под домашним арестом или в СИЗО был человек, по УДО вышел или отсидел полностью — все равно осужден и часто надломлен.

Люди, попадая в СИЗО, думают, что надо как-то договариваться об уменьшении срока, тогда как об организации настоящей защиты и тем более оправдании, вообще речь не идет, в это уже никто не верит. Открытым текстом говорят: если будешь сопротивляться, получишь намного больше — чтобы другим было неповадно. Мне говорили: твоя, Юра, борьба, вызывает у нас уважение, но у нас дома семьи.

 

Что там было самое тяжелое?

— Абсолютная духовная деградация. В наших колониях люди, особенно предприниматели, часто находятся в более сложной ситуации, чем насильники и убийцы. Среда к ним более враждебна. Там «коммерс» — законная добыча, которая обязана платить.

Но самое тяжелое — осознание того, что не можешь помочь своим близким. Семья может быть при этом полностью в долгах: счета арестованы, бизнес разграбили, еще плата адвокатам, передачи. Я видел, как семьи, которым следствие вменяет миллионы, продавали свои вещи — не машины и квартиры, а личные вещи, часы, шубы, чтобы отнести близкому передачу, потому что он находится в худшей ситуации.

 

Как вам удалось сохранить себя там — развиваться, читать, строить планы?

— Это вопрос выбора, я сделал его для себя. И мне помимо близких, помогали люди, их было очень много: правозащитники, адвокаты, журналисты, общественники, друзья. Многих я даже не знаю лично. Они поддерживали и давали мне веру в те моменты, когда я сидел в карцере в полной неизвестности и не понимал, что со мной будет. Некоторых из них я узнаю только сейчас и пытаюсь лично благодарить.

Меня давно не было в «этом мире», мне еще предстоит понять, что изменилось, хотя я и оставался в информационном поле, благодаря чтению прессы, журналов и книг. Выйдя, я не увидел ничего сверхнового в технологиях, я не ощутил глобальных изменений, мой период адаптации длился минут 20 — просто переход в иное психологическое состояние. Наилучшим образом описал это состояние один бывалый арестант, который сказал мне: выйдешь — посмотри на небо, оно на той стороне другое.

 

Какие изменения вы заметили в политической, социальной, экономической жизни страны?

— Изменения, на мой взгляд, произошли скорее ментального характера, пока это больше касается экзистенциального мироощущения. Доверять друг другу стали меньше, и, на мой взгляд, произошло большее расслоение общества. Есть люди, которые живут как одуванчики, особенно не задумываются о будущем — своем собственном и тем более страны, считая это высокопарной ерундой, которая их не коснется. А другие очень напряженные, в них мало внутренней свободы и много ощущения какой-то опасности. Это напряжение, на мой взгляд, ведет к саморазрушению, потому что человек в какой-то момент начинает становиться злым.

 

Вы говорили, что всегда хотели жить на родине, хотя была возможность уехать за границу.

— Да, на тот момент, до ареста, я был убежденный патриот, но несколько иного толка, чем сейчас. Да, я хотел жить в своей стране, но при этом также хотел находиться на переднем крае науки и техники и все лучшее перенести сюда. Я рассматривал мир как некую инженерную конструкцию, из которой можно и нужно черпать все лучшее, интегрируя в нашу среду. Я по состоянию души технологический предприниматель, мне это интересно.

 

Вы сознательно остались, несмотря на то что друзья звали уехать за рубеж?

— Да. Я поступил в Кембридж на очно-заочное отделение, но закончить не удалось, рассматривал Англию как одну из опорных площадок для бизнеса, там высокие технологические компетенции. Более того, незадолго до ареста, поступали и предложения от иностранных компаний о переходе под их протекторат с продажей им доли, бренда. Их интересовали и наш маркетинг, и наши разработки.

 

Почему отказались, это же прекрасная защита бизнеса?

— Как увлеченный человек, как пассионарий, я был настроен на созидание. Парадокс, но почему-то в нашей стране это опасная миссия. А тогда я вообще не думал о защите, при этом, конечно, как любой здравомыслящий человек понимал существующие риски, но не примерял их к себе. Воспринимал как вероятность, как турбулентность, которая может стать причиной авиакатастрофы, но не является поводом не летать на самолете. Возможно, немного наивно, но это так. Мое — это развернуть науку в прикладную область, запустить производство и коммерциализировать это, то есть создать бизнес-модель.

 

С какими идеями вы пришли «с той стороны», чтобы реализовать «на этой»?

— У меня есть два проекта, думаю, они на долгое время станут целью моей жизни. Первый — проект социальной корпорации для защиты и поддержки бизнесменов, в том числе подвергающихся уголовному преследованию. Я бы назвал это социальной сетью, вывернутой в физический мир. Только с подведенной под нее бизнес-платформой. В ее задачи будет входить упреждение того, что, например, произошло со мной — в момент ареста человека социальная корпорация сможет взять на себя управление рисками арестованного. Эта сетевая структура не должна восприниматься как источник для зарабатывания денег, но будет иметь возможность аккумулировать и перераспределять ресурсы. Она нужна для систематизации защиты и развития интересов бизнеса. Это самофинансирующийся продукт. Подробности пока не расскажу — как только начну это делать, возникнут различные и некачественные клоны, что может подорвать саму идею.

 

Это не утопическая идея?

— Это реально, потому что на это есть спрос. И это будут делать сами люди, моя задача только запустить проект.

 

Вы будете с ним выходить на Бориса Титова?

— Конечно, я бы хотел, чтобы он его поддержал, придав соответствующие мощность и ускорение. Когда он приезжал ко мне в СИЗО, мы уже говорили об этом проекте, Борис Юрьевич заинтересовался и предложил вернуться к нему после моего выхода.

 

При этом семейный бизнес оставите?

— Пока меня не было, моя семья, особенно сестренка Ксения Осипенко и отец Осипенко Владимир Павлович, по сути возродили этот бизнес, подняв его на новый, высокий уровень, чему я очень рад и всегда буду рядом, при этом не чувствуя морального права возвращаться в прежнем качестве в этот бизнес. Надо идти дальше, открывать новые пути.

 

А второй проект?

— Это сетевая модель жилья. Причем это не будет привычное строительство жилья для продажи, а производство жилья с привлечением кооперативных, коллективных инвестиций и с дальнейшей его эксплуатацией. В этой идее сплетаются концепции жилищной, трудовой и персональной мобильности. На мой взгляд, этого сильно недостает нашей стране — у нас ментальность патриархальных, оседлых людей, которые могут годами и поколениями жить на одном месте и держаться за жилье своих прабабушек. Они либо не видят новых возможностей, либо их боятся, и здесь, на мой взгляд, нашему обществу нужно помочь пройти этот барьер.

 

Вы будете оспаривать решения суда по вашему делу?

— Безусловно, я буду добиваться оправдательного приговора. Мы с защитниками дойдем до Верховного суда, и у нас есть план, как и когда это делать. Будем также добиваться решения Европейского суда по правам человека, и, мы абсолютно уверены, что тогда дело получит иную оценку. Наша жалоба уже признана европейским судом приемлемой и принята к производству. На текущий момент мы уже выиграли два дела в ЕСПЧ, одно из них касалось условий содержания и этапирования, а другое — необоснованного продления моего ареста. Создан прецедент — Минюст РФ признал нашу правоту, предложив компенсацию. К слову, за время нашей борьбы в Новочеркасском суде перестроили камеры временного содержания: вместо одного квадратного метра на двоих там сейчас по 4 м2 на каждого.

Но, по моему убеждению, должно с другим качеством работать национальное правосудие, человек не станет обращаться в международные инстанции, если дома есть справедливый суд.

 

Я жду, что вы скажете, что станете добиваться наказания для судей, следователей, несправедливо вас осудивших.

— Не буду. И не потому, что стал терпимее, скорее, мудрее. Во-первых, один в поле не воин. Чтобы изменилось что-то на стратегическом уровне, нужно создавать соответствующие механизмы, и в этом должны принимать участие государство и общество. Почему я и говорю о социальной корпорации как формате — я хочу направить возможности людей дела на изменение этой конкретной реальности.